Каю было 36 лет, и он был разведен. Он сказал мне это сразу во время нашего ознакомительного телефонного разговора для участия в Процессе Хоффмана: «Мне 36 лет, и я разведен». Кай вел яркую увлекательную жизнь, в которой было много интересных взаимосвязей, логических объяснений, разнообразных глубоких опытов самопознания. Чего в его жизни, однако, практически не было — это истинной близости.
У него случались отношения разных степеней приближения. Все они разворачивались по более или менее похожему принципу. Он оказывался среди людей на семинаре, в путешествии или на вечеринке, и одна из присутствующих женщин воодушевлялась им. Она заигрывала, была в восторге от его ума и его мужской энергии, и как-то так само складывалось, что они сближались. И после некоторых сложностей первого раза она навсегда исчезала из его жизни. Или не исчезала, давала ему «второй шанс». Женщины, остающиеся, начинали очень ценить его, потому что он был заботливым и внимательным, чутким эмоционально и был прекрасен в постели. Но, спустя какое-то время, отношения все же заканчивались. Он рассказывал, что ему сложно было действительно эмоционально отдаться отношениям, что ему было весьма скучно, его женщины были ему, положа руку на сердце, довольно скучны. При этом он казался себе самому довольной сволочью, ему было дико неловко за свое отсутствие интереса к ним. Естественно, он скрывал его, всеми силами стараясь показать заинтересованность, он считывал желания с их губ, делал все, чтобы они чувствовали себя хорошо с ним. Ему было безумно стыдно за это самое чувство услужливости. Но он понятия не имел, что же он делал не так, над чем именно ему надо было бы работать. «Мне 36, и я разведен» звучало как: «Я примерно в середине своей жизни, и я — неудачник».
У него был ребенок, девочка 7-ти лет, которая после развода осталась жить с матерью. Он очень любил свою дочь и действительно страдал от того, что, как ему казалось, он все меньше мог с ней соприкасаться. Внешне-то проблем не было, они часто виделись. А вот эмоционально как-то все меньше получалось. Из богатого спектра своих интересов он все время что-то для нее придумывал: в океанарий или террарий сходить, на санках по специальным горкам с неимоверной скоростью покататься… Но дочка все больше отказывала ему в приключениях, она предпочитала сидеть на диване с планшетом в руках и куксила лицо на папины предложения. «Что я делаю не так?» — спрашивал себя Кай, — «я же столько всего делаю?»
Кай никогда не хотел стать таким, как его отец, который ушел из семьи, когда Каю было 4 года. Папа пил больше нужного, не работал, он пах табаком и мало интересовался сыном. Из детства у Кая осталось одно жгучее воспоминание: когда ему было 3 года он вдвоем с отцом стоял на хоккейном поле в заснеженном дворе. Кай стоял в воротах, а отец, видимо, случайно запулил шайбу чуть сильнее разумного и попал… прямо Каю в лицо. Это было жутко больно и Кай от неожиданности и боли расплакался. Самым болезненным была, однако, не внезапная боль в голове, а то, что сквозь слезы он видел, как отец отвернулся, закурил сигарету и пробормотал ему через плечо: «Тряпка! Толку из тебя не будет».
Кай вынужден был очень рано повзрослеть. Мужчины в доме не было, мама много работала. Кай должен был помогать ей, она очень уставала, и ему так хотелось, чтобы маме было полегче. Он и вести себя старался хорошо, только чтобы не доставлять ей еще больше проблем. Он уже очень рано все понимал. Нет, он никогда-никогда не хотел стать таким, как его отец. Он рассказывал, что для своей бывшей жены и дочери он был очень внимательным, сам не пил и не курил, следил за здоровьем, занимался саморазвитием, медитировал. Когда жена ему вдруг сказала, что она хочет расстаться, он расплакался. Он не понимал, почему, ведь он делал все! Он был прямой противоположностью своих родителей, чтобы в конечном счете – дать своей семье развалиться точно так же, как это по факту произошло и в его собственном детстве.
С большим вопросительным знаком внутри он оказался на Процессе Хоффмана, чтобы разобраться, могла ли как-то его детская история быть связана с его сегодняшней ситуацией – ведь история-то каким-то неприятным образом повторилась, значит, в ней может быть закономерность. Из его объемных подготовительных материалов к Процессу, в которых участники довольно подробно разбирают всю свою жизнь, было видно, что один из ключевых вопросов его жизни был: «что я делаю не так?» Как будто перед нами оказался все тот же маленький мальчик, который смотрел со страниц своей биографии большими глазами и чувствовал глубоко внутри: «со мной что-то не то. Но что?»
В один из первых дней Процесса я столкнулась с ним в коридоре. Участники выполняли задание в своих дневниках по работе над распознанием своих паттернов – выученных повторяющихся схем поведения в жизни. Какие ситуации в детстве мы пережили, что мы тогда уже – осознанно или неосознанно решили: ТАК я не буду жить никогда, а какие схемы мы неосознанно переняли. Кай сидел довольно долго и сверлил взглядом яблони за окнами зала. Потом стал ходить и на очередном развороте натолкнулся на меня.
Он не избежал взгляда и контакта, как мне казалось, произойдет в следующий момент. Он напрямую спросил: «я не понимаю. Я ни в чем не похож на него. Вы говорите про перенятые схемы поведения, а я не перенял ничего от него. В чем может быть дело?» И в этот момент его история с шайбой пронеслась у меня перед глазами. Тряпка. «Когда тебе было три года, твой отец сказал тебе, что ты — тряпка», — сказала я, держа его взгляд, — «что из тебя толку не будет. Ты поверил своему отцу. И всю свою жизнь очень старательно следуешь его наставлению». Его взгляд стал стеклянным. Его убеждение в том, что с ним что-то не то, было базовым чувством, было его идентификацией и мотивацией массы действий, только чтобы доказать себе и другим, что это не так. Ему и в голову не могло прийти, что это само по себе не так, и что этого даже не имеет смысл доказывать. Внутри он постоянно критиковал себя, три десятилетия он снова и снова эмоционально закуривал сигарету и отворачивался от самого себя, кидая самому себе через плечо: тряпка! Чтобы в следующий момент бежать доказывать, что он дойстойный. Беспомощно и беззвучно кричать внутри: «это неправда!!! Я в порядке!!!» Для всех других он очень старался быть «в порядке», быть хорошим, не становиться обузой, как он старался все детство для своей матери. В своих собственных глазах у него не было права на себя и его хорошести было никогда недостаточно.
Когда он попробовал сформулировать на бумаге самое страшное о себе, за что он на самом деле стыдится, не на поверхности, не за какие-то неуспехи или недостаточно большой доход, а на самом деле, — его слова звучали: «мне стыдно за то, что я — неудачник, тряпка». Сформулировав это вот так, написав это черной гелевой ручкой на пустом листе белой бумаги, стало видно, что это — всего лишь убеждение, когда-то очень давно заложившее систему координат в голове, не имеющее ничего общего с реальностью. Нет реальности у неудачи, нет реальности «тряпки» — это всего ли ЛИШЬ оценка, обесценивание. Дерево или соседская кошка — они просто есть. Кошка проживает свою жизнь. Система оценки свойственна только нам людям. И эта система формируется в стремлении попасть в оценочную систему координат наших самых любимых людей в детстве, наших родителей, тех людей, от которых мы зависим. Если мы в нее не попадаем, мы начинаем думать, что с нами что-то не то, что мы должны стать еще больше, сильнее, умнее, лучше по каким-либо критериям. Что в этом плохого, ведь так мы развиваемся? Это не хорошо и не плохо, но мы развиваемся из воодушевления и любопытства тоже. И качество такого развития другое, чем развитие из недостаточности, из доказательства. Когда мы развиваемся из воодушевления, у нас энергии только прибывает от каждого шага нашего развития. Когда же мы учимся из доказательства, на это уходит масса энергии.
Если предположить, то та система координат, в которую мы поверили в детстве — всего лишь система, заложенная в нас двумя такими же людьми, как мы, способными ошибаться, если предположить, что эту систему можно поставить под вопрос, хотя бы чтобы перепроверить: «если я — не то, что я до сих о себе думал до сих пор, то кто я тогда?» — открывается чистое поле для исследования. И в этом поле мы, в этот раз сами, можем проложить свой путь. Такой путь ведет нас к себе. Он может быть утомительным, мы можем уставать пробовать себя в новых категориях и падать в старые. Старые верования удобны, они испробованы, и они работают. Но если мы действительно хотим что-то изменить в своей жизни, то невозможно продолжать ориентироваться на старое в надежде, что жизнь наконец-то сама даст нам другой результат. В таких исследованиях и пробованиях открываются новые пути. В науке это называется тогда инновацией. В эмоциональном нашем состоянии это называется, наверное, действительным внутренним ростом, взрослением, мудростью.
А что же Кай? Кай написал мне несколько месяцев назад, что что-то очень принципиальное изменилось в его жизни. Перспектива. Не в смысле, куда развиваться, а в смысле, из какой точки смотреть. Что до сих пор он видел, как видят его другие люди и оценивал себя через интерпретацию их взгляда, свою недостаточность равно как и свой вклад. «Теперь, — написал он, — я смотрю сам».
